Страница (376727357) не существует!

Последняя запись на стене: Деда. Рассказ Марьяны Романовой. – Деда, а еще чего-нибудь расскажи мне! Давай про то, как дети землянику с могилы поели. Деда смотрел на меня запавшими от старости глазами, дыхание его было тяжелым. В молочном свете луны его лицо напоминало гипсовую маску, и смерти в нем уже давно было больше, чем жизни. Пластмассовые стрелки на дешевых настенных часах соединились на цифре двенадцать, и Деда сказал, что поздно уже. Протянул руку – хрустнул локтевой сустав – и погладил меня по волосам. Мне нравилось, как пахнут его пальцы – крепкими папиросами и землей. Деда заядлым огородником был – на его грядках даже наша северная земля становилась плодовитой роженицей. – Деда… Сухой палец с пожелтевшим от никотина ногтем прикоснулся к изъеденным временем губам – от старости они скукожились и теперь его рот напоминал темную расщелину. Деда был очень, очень старым, и ему было трудно говорить со мной долго. Утром мама повела меня в сельский универмаг – привезли школьные платья. Продавщица измерила рулеткой мои руки и талию. Мама нехотя отсчитала деньги – нам вечно не хватало. Отец погиб две зимы назад – его машину занесло на обледеневшей дороге. Там потом до самой весны снег кровью был перепачкан, так ее было много. Папу хоронили в закрытом гробу. И остались мы втроем – я, мама и Деда. Это было мое всего лишь восьмое лето, но я уже понимала, что маме несладко приходится. Похудела она, глаза ее стали злыми, а руки – грубыми. Мы шли рядом по пыльной дороге, я пинала камушек и иногда по-щенячьи подпрыгивала – столько во мне было молодой энергии. Мама плелась чуть поодаль, с пакетами из универмага. Так мы дошли до бетонной стены, за которой было районное кладбище. Увидев, куда мы пришли, я заплакала. Мне не нравился тяжелый запах погоста – земля, ладан, хвоя, вялые цветы. И мертвяков я боялась – мне всегда мерещилось, что они смотрят на меня с могильных фотографий недобро и голодно. Мама крепко взяла меня за руку, но мои босые пыльные пальцы словно в землю вросли – не пойду, не пойду! И тогда мама оставила меня ждать у кладбищенской оградки. Папину могилу она посещала дважды в неделю. Деда мне часто страшные сказки о кладбище рассказывал. Особенно я любила слушать о том, как однажды сельские дети заметили на погосте заросли дикой земляники и как следует ею полакомились. С холмиков могильных срывали и горстями отправляли в рот. А тем же вечером одной девочке плохо стало – температура поднялась высокая и рвало ее черной слизью. Уснула она в полубреду, а среди ночи к ней покойники явились – целая семья мертвецов: отец, мать и трое деток. Видно, давно были похоронены, их кости белели сквозь лохмотья полуистлевшей кожи, они были завернуты в саваны, перепачканные землей. Маленькие мертвяки все к матери своей жались. Отец ступал тяжело, и перепуганная девочка забилась на самый край своей постели и оттуда смотрела, как он по комнате ее бродит. Одна нога у него была костяная – кожа совсем сгнила, и при каждом его шаге кость глухо ударялась о дощатый пол. Немного осмелев, девочка спросила, кто они такие и зачем к ней пришли. И тогда мертвец ответил, что явились они трапезничать – она ведь без спросу землянику с их могил ела, вот теперь и они к ней угоститься пришли. Девочка показала дрожащей от страха рукой на стол – там стояла ваза с карамельками. Но мертвец только криво усмехнулся своими гнилыми губами – мертвые не могут пищу принимать, а питаются они чужим смехом. Если кто на погосте засмеется громко, к нему точно мертвяк прицепится и начнет смех его жрать – да так, чтобы без остатка. Мертвец придвинулся близко, и девочка увидела, что в его тусклых волосах запутались жирные бледные личинки. Смеяться ей не хотелось, но его пустые глазницы словно в саму душу заглядывали. И тогда девочке пришлось захохотать. Девочка смеялась – а мертвые стояли вокруг, и челюсти их постукивали, а маленькие так изголодались по смеху, что даже причавкивали. Такой ее мама утром и нашла – бледной, измученной и тихонько смеющейся. Вызвали врача – но тот не смог смех остановить. Тогда девочку отвезли в психиатрическую лечебницу и заперли в комнате без окон и без дверей, но и тогда она не перестала смеяться. Ей сделали успокоительный укол, она уснула, но продолжала хихикать даже во сне. А спустя несколько дней она умерла, и говорят, что, когда похоронили ее, из-под земли продолжали этот смех слышать. С годами он все более тихим и тусклым становился, а потом совсем исчез. Но если долго смотреть на фотографию на ее памятнике – а там она серьезная, красиво причесанная, с белыми бантами, – то глаза у девочки почернеют и фотография засмеется прямо тебе в лицо. Я не знаю, почему мне нравилась эта Дедова страшная история. Мама вернулась заплаканная – визиты на кладбище стали ей и утешением, и проклятием. Вечером я Деде сказала, мол, боюсь я мертвых, пойдем в следующий раз с нами, Деда. Только вот ноги у Деды были совсем слабыми от старости, и он не мог отойти от дома слишком далеко. Деда мне в ту ночь сказал, что мертвые не для всех страшны, а только для тех, кто покой их нарушает. Голос его был тихим и глухим, это убаюкивало. Деда рассказал, что есть на нашем кладбище могила одна, и в ней ведьма похоронена, несколько веков уже там, под старым кленом, лежит. Раньше на камне имя ее было высечено, только вот лет много прошло, и все те, кто мог бы о ней скорбеть, были тоже погребены и забыты. Камень мхом порос, холмик разровнялся, люди по земле над ее костями ходят и даже не знают, что топчут заброшенную могилу. Только вот ведьма не делась никуда, и дух ее до сих пор кладбище охраняет, и среди всех покойников она там самая главная. Знающие называют ее Хозяюшкой. А если кто с недобрыми намерениями на погост приходит, тех Хозяюшка быстро на место ставит. Был случай – студенты забрели, выпить им было негде. Устроились на чьей-то могиле – там удобно им все показалось, столик, лавочки. Выпили, поели, сидели смеялись. Намусорили, а потом еще и вздумали покойника, у которого в гостях трапезничали, обсуждать. Лицо им на памятнике не понравилось – глядите, мол, напыщенный какой, поди на партбилет дядька фотографировался, а оказался на плите гранитной. Получается, что в гости пришли, да еще и в душу плюнули. Не понравилось это Хозяюшке. Что там произошло, никто сейчас и не скажет, только вот утром всю компанию нашли там же, за оградкой, мертвыми. Лежали на спине да в небо смотрели невидяще. Потом говорили, что водкой они паленой отравились, да разве бывает такое – чтобы вся компания в один час померла? Хозяюшка их к себе прибрала, за неуважение. Такие истории рассказывал мне Деда. – Деда, а почему ты так много о кладбище нашем знаешь? – однажды спросила я, а Деда глухо рассмеялся и сказал что-то обыденное, что-то вроде «Поживи с мое, девочка, и не такое знать будешь». Началась осень. Школа далеко, в соседнем селе. Пока до автобусной остановки по размокшей глине дойдешь, уже из сил выбиваешься. Приходила я домой полумертвая от усталости, дремала над тетрадками да и спать шла. Мама была занята нашим выживанием, так что уроки мои не проверяла – иначе бы в ужас пришла, к Новому году я едва научилась кое-как читать по слогам. В конце зимы мама Деду обидела. Вынесла его любимый старый тулуп, в который он в морозы кутался, на двор да и сожгла там. А вместе с ним и валенки. Я заметила, возмутилась, но мама от меня отмахнулась – тулупу сто лет в обед, он пахнет так ядрено, что в сени не зайдешь. А валенки все равно все дырявые. – Так надо Деде новое тогда купить! – Купим, купим, – устало сказала мама, но мы обе знали, что денег на обновки у нее нет. В ту ночь Деда был молчаливым и выглядел очень расстроенным. Я его гладила по прохладной морщинистой щеке и как-то нехитро утешала. Но Деда сказал, что все равно морозы стоят такие лютые и на улицу он не ходит. А для того, чтобы на печи сидеть, тулуп теплый и не нужен. Весна в тот год случилась ранняя, вот уже и Пасха на дворе. Мама сказала, что в Пасху обязательно всем вместе на погост идти надо, а то не по-человечески как-то. Сама-то мама всю зиму туда ходила, даром что там сугробы выше ее ростом были. Возвращалась с кладбища вся в снегу, даже на ресницах был снег. – Папка тебя уже третий год не видит, хоть показалась бы ему, как ты выросла. – Зачем ты говоришь о нем как о живом, там нет никакого папки, там только крест с табличкой, – надулась я. Мама поджала губы. И вот в пасхальное утро мы взяли с собою пол-литрушку водки, корзинку яиц, крашенных в луковой шелухе, свечки и вдвоем на кладбище отправились. Я старалась смотреть только себе под ноги, а на чужие могилы не смотреть. Но потом осмелела и стала взглядом старый клен искать, под которым Хозяюшка похоронена. И вполголоса бормотала: «Здравствуй, Хозяюшка, мы не со злом пришли, мы просто к папке». – Что ты там бормочешь? – Мама нервно поправила бант на моей косе, как будто бы я и правда должна была предстать перед кем-то. Мы могилу украсили, свечки зажгли, мама помолилась, как умела, – она не то чтобы воцерковленная была, но порой впадала в странный транс и выдавала густой монотонный речитатив, в котором «иже еси на небеси» перемешивались с «на кого ж ты, подлец, меня тут оставил». Мама посокрушалась, что оградка за зиму покосилась совсем – надо бы подправить и подкрасить. – И Деде бы крест подновить, только денег нет совсем. Я встрепенулась: – Как это, Деде? – Да вот, сама гляди, не крест, а какие-то гнилушки. Да и чего странного, пятнадцатый год уже стоит. Я-то на папкиной могиле была впервые, я была смущена и напугана царившей на кладбище особенной торжественностью близости к Бездне, и даже внимание не обратила, что рядом с папкиным простеньким крестом был еще один, старый, от времени потемневший. А на кресте том старом и табличка была прибита с фотографией. На фотографии был Деда. Чуть моложе, чем тот Деда, к которому я привыкла и под уютные страшные сказки которого так любила засыпать. Деда смотрел серьезно и печально, на нем был костюм и галстук – а дома-то Деда ходил в драном прокуренном свитере и растянутых спортивных штанах. Я попятилась, споткнулась о корзинку и упала прямо на могильный холмик. – Да что ты бестолочь-то такая? – беззлобно отругала меня мама. – А как же… Деда же. Мама, это же Деда! – Ну Деда, и чего? Дался тебе этот Деда, ты его никогда в жизни и не видела. Еще до твоего рождения отмучился он. – А как же тулуп? А валенки? – А что тулуп? Висит в сенях уже двадцатый год, сколько можно. Давно пора было его сжечь. Когда мы возвращались обратно, мне казалось, что кладбище надо мною смеется. И все покойники на фотографиях тоже смеются мне вслед. Ближе к ночи Деда, как обычно, пришел в мою комнату и сел на краешек кровати. Я присмотрелась к нему повнимательнее и впервые заметила, что глаза-то его не блестят – тусклые глаза, как стекло пыльное. И дыхание у Деды прохладное, и пахнет от него только земелькой да папиросами. А чем-то простым, человеческим – потом, лекарствами, борщом, который мы ели на обед, – и не пахнет вовсе. – Деда, а что же ты не сказал мне, что ты мертвый? – осмелилась спросить я. Но Деда только прижал сухонький указательный палец к своему похожему на расщелину черноватому рту. Долго разговаривать ему было сложно, он очень уставал.

01 января 1970 в 00:00

Удалить страницу vkbaza.com/user

Связь с админом!

«Политика конфиденциальности и отказа от ответственности»

Страница не существует сгенерирована автоматически на основании API-ответа от социальной сети ВКонтакте, ответ содержит только открытые данные анкеты vk.com/id376727357, которые не были скрыты настройками приватности.
VKBAZA.COM не собирает и не хранит медиафайлы и текстовые данные людей ВКонтакте на своих серверах.